Сегодня, 8 октября, в Пушкинском Доме культуры (г. Пушкин под Санкт-Петербургом) в рамках Беляевского фестиваля вручена литературная премия «Двойная звезда».
В номинации «Литературно-критический жанр» лауреатами стали:
В номинации «Биографический жанр» премия не вручалась.
Премия вручается с 2014 года за лучшие фантастиковедческие книги. Соучредителями «Двойной звезды» являются оргкомитеты Литературной премии имени Александра Романовича Беляева и, с 2020 года, Петербургской фантастической ассамблеи.
В 2022 году в жюри премии вошли:
• Сергей Шикарев, литературный критик, журналист, исследователь фантастики, лауреат премии «Двойная звезда»;
• Мария Черняк, литературовед, доктор филологических наук;
• Андрей Танайсечук, переводчик, литературовед, доктор филологических наук, лауреат премии «Двойная звезда»;
• Сергей Соболев, издатель, литературный критик, лауреат премии «Двойная звезда»;
• Михаил Шавшин, историк, литературный критик, лауреат премии «Двойная звезда»;
В России существует немало литературных наград в области фантастики, вручающихся «за критику, публицистику, литературоведение» — от «Интрепресскона» до АБС-премии. Но там конкурируют книги и отдельные статьи. «Двойная звезда» присуждается только и исключительно авторским книгам. То есть по-своему уникальна. Такую концепцию и название предложил в 2013-м покойный Андрей Дмитриевич Балабуха. Первоначально премия вручалась в двух номинациях, но биографии фантастов, написанные отечественными авторами, к сожалению, быстро иссякли, не из чего формировать даже шорт-лист. Так что сейчас мы присуждаем две равноценные награды в номинации «литературно-критический жанр» — чтобы сохранить замысел. Ну и иногда спецпремию оргкомитета – тем книжным изданиям, которые не вписываются в формальные рамки, а отметить надо. Например, сборникам статей разных авторов, объединенным общей темой, как в этот раз.
Вот, кстати, автор "цветной волны", совершенно ничем на других авторов "цветной волны" не похожий. Если уж сравнивать с кем-то Данихнова — то с Хармсом или Платоновым. Ну, собственно, люди более чуткие к слову, чем любители фантастики, это давно заметили — и вывели Данихнова, например, в финал "Русского Букера" в 2015-м...
Сплошная литература
Владимир Данихнов. Девочка и мертвецы: Роман. / Обл. К.Довжук. Илл. Ю.Меньшиковой. — М.: Снежный ком М. Вече, 2010. — 352 с. — (Нереальная проза). Тир. 3000. — ISBN 978-5-904919-08-5. ISBN 978-5-9533-4886-7.
Если пресловутый «русский характер» аккуратно разъять на составляющие, наделить разными его чертами полдюжины главных и десяток второстепенных персонажей, перенести действие в некий литературоцентричный мир (по совместительству — земную колонию на другой планете) получится нечто, отдаленно напоминающее новый роман Владимира Данихнова.
Как и большинство текстов Владимира Данихнова, его новый роман «Девочка и мертвецы» скроен из легко узнаваемых кусков — соединенных, однако, не самым тривиальным образом. Вот обещанные живые мертвецы, бредущие по заснеженной пустыне в направлении ближайшего человеческого поселения. С одной стороны, это настоящие зомби: полуразложившиеся, медлительные, тупые, норовящие порвать на кусочки любого встречного... Поначалу они и впрямь похожи на тех тварей, которыми пугал просвещенное человечество еще дедушка Ромеро — за одним небольшим исключением: мертвяки у Данихнова все время повторяют фразу, которую лучше всего запомнили при жизни, например, какую-нибудь стихотворную строфу. Зрелище, согласитесь, жутенькое. Но в этом романе «живые мертвецы» — сторона скорее страдательная, их судьба предрешена: перестреляют на подходах к городу и пустят на шашлыки. Жаренная мертвечина, от пуза да под водочку — отлично идёт на морозе!.. Даже слившись в единую некромассу, которой не страшны пули и ракеты, зомби остаются столь же уязвимыми — если найти к ним правильный подход, конечно.
А вот девочка Катя и её опекуны-фермеры, мутные людишки: «добросердечный» сокольничий Федя и хитрый злыдень Ионыч («был он человек в сущности неплохой, но садист» — без обиняков пишет об этом герое автор). Типичные кэрроловские Морж и Плотник, насквозь лицемерные убийцы, обладающие, однако, некой необъяснимой харизмой. Девочку они держат в чёрном теле, бьют и унижают по полной программе, морят голодом и заставляют работать до изнеможения, творят в ее присутствии страшные вещи... Тут бы нашей героине взбунтоваться, сбежать от мучителей куда глаза глядят — или, наоборот, замкнуться, уйти в себя... Но проза Данихнова далека от реалистического канона. Катеньку ни в коем случае не стоит воспринимать как обычную девочку: Данихнов оперирует не судьбами и характерами, а архетипами и типажами. Катенька постоянно встает на сторону своих мучителей, защищает от нападок, оправдывает их даже в самых жутких злодеяниях. Это живое воплощение одной из сторон русского национального характера, бесконечной терпеливости нашего народа, о которой так любят вспоминать славянофилы, и готовности всё простить своим палачам. Как и положено персонажу метафорической прозы, девочка говорит многословно и архаично, словно героиня пьесы конца XIX века, причем вокабулярий у нее отнюдь не детский: «Должна ли я предупредить дядю Марика и дедушку Пяткина? Но вдруг я предупрежу, а ничего и не должно было случиться; получается, я наведу черную сплетню на дядю Ионыча, а ведь ему и так в жизни тяжело пришлось! Разве я имею право привносить в суровую жизнь дяденьки еще одно суровое испытание?»
По большому счету, на протяжении всего романа Данихнов обыгрывает одну расхожую фразу: у России, мол, нет истории, нет ни прошлого, ни будущего, одна сплошная литература. Обыгрывает не так изящно, как Владимир Сорокин в «Метели», но тоже с душой. Вслушайтесь, как звучат названия населенных пунктов, вблизи которого происходит действие книги: города Есенин и Толстой-сити, поселок Пушкино, деревня Лермонтовка... Литературоцентричность прёт изо всех щелей, для каждого героя можно при желании подобрать двойника из русской классической прозы XIX-начала XX века, а порой и не одного. У Данихнова они, разумеется, окарикатурены и усреднены -- но для внимательного читателя вполне узнаваемы. Одно непонятно: зачем автор перенес действие книги на иную планету, чем же его старушка-Земля в качестве основной сцены не устраивала?
Жизнь во сне (или жизнь как сон) — одна из классических тем романтической литературы. Персонажи «Колыбельной» тоже живут словно в полудреме, но к романтической традиции эту книгу не отнесешь при всем желании. Герои Владимира Данихнова механически убивают, не испытывая никаких эмоций, механически расследуют убийства — чувства дремлют, желания тлеют под толстой коркой золы... И, кажется, любой из этих персонажей может оказаться жестоким маньяком, получившим у газетчиков хлёсткое прозвище Молния.
Самый глубокий ужас — это ужас обыденности. Ни одна история про оборотней и вампиров, ни один хоррор с расчленёнкой, каннибализмом и кровавыми жертвоприношениями не сравнится с этим страхом, угнездившимся в каждом из нас. Вставать по утрам, собираться, преодолевая тоску, ехать по серым улицам, отсиживать пустые часы за постылой работой, вяло перекладывать бумажки с места на место, вечерами обессилено засыпать на продавленном диване под шум телевизионных помех... Жить без цели, жить без смысла, по инерции отрабатывать завод не нами запущенного механизма, будто в тяжелом сне, где женщины не радуют, дети не умиляют, а старики не вызывают почтения, — вот что по-настоящему жутко. Пожалуй, даже смерть пугает меньше, чем обреченность на этот замкнутый круг.
Именно такое существование ведут персонажи новой книги Владимира Данихнова «Колыбельная», обитатели унылого города, который автор время от времени с малопонятной иронией именует «южной столицей». На самом деле в этом городе нет ничего столичного — ни амбиций, ни гонора, ни размаха. Одна пыльная вселенская пустота. «Тоска», «скука» и «лень» — ключевые слова, описывающие чувства, владеющие всеми без исключения героями этого страшного романа. От скуки они могут покончить с собой, от тоски — пырнуть ножом первого встречного, но это не меняет ровным счетом ничего в бессмысленной череде будней. Маньяк (или маньяки — их точное количество так и остается загадкой), убивающий исключительно детей, «специальный человек», присланный из столицы для расследования серии жутких преступлений, студентка, неудачно выскочившая замуж, гостиничная проститутка, водитель автобуса и мелкий клерк, сисадмин и частный предприниматель в главном почти не отличаются друг от друга. Все они — существа с выгоревшим нутром, пустые и бессмысленные куклы. Зомби, смутно осознающие свою ущербность, но не способные что-либо изменить, — этот образ появился ещё на страницах предыдущего романа писателя «Девочка и мертвецы». В цитате из журнала «Новый мир», вынесенной на заднюю сторону обложки «Колыбельной», прозу Данихнова называют «социально-психологической», но в том-то и дело, что общество, социум здесь совершенно ни при чем. Оправдание «среда заела», введенное в обиход русскими классиками XIX века, тут не работает. Ох, если бы всё было так просто!.. Тоска, которая изводит героев книги, скорее, простите за выражение, экзистенциального свойства — хотя вряд ли кому-то из персонажей придет на ум это мудрёное слово. «Томление духа», необъяснимое никакими рациональными, бытовыми причинами. Так уж устроен их мир, созданный выжившим из ума богом, вылепленный злым демиургом, — мир, лишённый цели и смысла. Само это «больное чудовище», бессильный Творец, появляется на последних страницах романа, и по сравнению с ним булгаковский Воланд выглядит бескорыстным филантропом, последовательным гуманистом, Ктулху — внебрачным отпрыском матери Терезы и Махатмы Ганди. Разве что некоторые дети неподвластны Князю Мира Сего — да и то до поры до времени...
Критика сравнивает Владимира Данихнова с Андреем Платоновым, но вряд ли эта параллель применима к «Колыбельной». Скорее тут уместно вспомнить Даниила Хармса с самыми беспощадными, мизантропическими его рассказами, — или в крайнем случае Виктора Пелевина времен «Синего фонаря». Используя самые простые, нарочито сниженные повествовательные приёмы, забредая порой на самую границу территории абсурда (но не переступая незримую линию), писатель из Ростова-на-Дону удивительно четко передает ощущение тщетности, глубинной бессмысленности бытия. И только название романа оставляет нам, читателям, некоторую надежду: наверное, есть все-таки способ встряхнуться, скинуть дремоту, заглушить звуки чудовищной колыбельной, перестать существовать — и начать наконец жить. Вот только никому из персонажей романа такой способ, увы, неизвестен. Интересно, открылся ли этот рецепт самому автору?
«Колыбельная» — сильная, но глубоко депрессивная проза, которая прикидывается то триллером, то фантастикой — хотя и не особо усердствует в мимикрии. Ни в коем случае не читайте в подавленном настроении: маркировка «18+» стоит на обложке неспроста. Книга для сильного, уверенного в себе читателя, глубоко убеждённого, что в его-то жизни уж точно есть и смысл, и цель.
Далеко простирает руки свои химия IT в дела человеческие. Можно сразу получить отклик американского автора, чью книгу отрецензировал. Вот, например, что написал Майкл Суэнвик об этом тексте: "Google's English translation sucks but I love that review". Надеюсь, понятно без гугл-перевода.
Великое путешествие на Восток
Майкл Суэнвик. Полет феникса: Роман. / Michael Swanwick. Chasing the Phoenix, 2015. Пер. с англ. Марины Манелис. — М.: Эксмо, 2016. — 480 с. — (Большая фантастика). Тир. 3000. — ISBN 978-5-699-90879-0.
В мире, распавшемся на куски после глобальной катастрофы, разделившемся на бесчисленное множество карликовых государств, талантливым авантюристам раздолье. До последнего времени профессиональные мошенники Даргер и Довесок оставляли за собой охваченные огнем города и дымящиеся развалины. Однако в великом путешествии на Восток их ждет прямо противоположная миссия.
Ученые-китаисты оторвут мне голову за такое упрощение, но если без деталей, то на протяжении всей своей истории Поднебесная пребывает в одном из двух агрегатных состояний: или неутихающие войны между царствами, интриги в столицах, банды на дорогах и голод в деревнях — или огромное единое государство, абсолютно инертная и полностью замкнутая на себе империя. Авантюристы Даргер и Довесок прибывают в Китай в переломный момент. После восстания искусственного интеллекта и падения Утопии (то есть современной цивилизации) Поднебесная, как и другие страны мира, погрузилась в Новое Средневековье по самую маковку. С нюансами, конечно: хотя компьютеры и компьютерные сети тут не без оснований полагают дьявольским порождением и даже электричество используют с крайней осторожностью, биотехнологии цветут пышным цветом и приносят причудливые плоды. Что, впрочем, не помешало наступлению «темных веков»: китайские государства с разной формой правления ведут нескончаемые малые войны, народ с недоверием поглядывает на чиновников, а те норовят вонзить друг другу нож в спину — хорошо если не в прямом смысле. Но эпоха Междуцарствия неминуемо подходит к концу, все устали от хаоса и раздробленности. На краю Ойкумены уже зародилась сила, способная собрать воедино обломки империи и повести Поднебесную к процветанию. Лучшего расклада для авантюристов не придумаешь: через некоторое время суровый псоглавец и джентльмен нарочито неприметного вида, более известные как Гениальный Стратег и Благородный Воинствующий Пес, оказываются во главе сильнейшей армии, которая чудесным образом одерживает одну бескровную победу за другой...
Впервые обаятельные жулики Даргер и Довесок предстали перед читателями в 2001-м, на страницах рассказа «Пес сказал гав-гав», год спустя получившего премию «Хьюго». Но гротесковый постапокалиптический мир настолько пришелся Майклу Суэнвику по душе, что писатель не захотел расставаться с великолепной парочкой и посвятил ее приключениям целый цикл рассказов, а в 2014-м — роман «Танцы с медведями», действие которого разворачивается в сердце загадочной древней Московии. Не надо обладать особой наблюдательностью, чтобы заметить сходство этих героев, свято блюдущих собственный нравственный кодекс, с «благородными жуликами» О.Генри, Джеффом Питерсом и Энди Таккером. Склонный к созерцательности Даргер, романтик, в некотором смысле идеалист, способный уболтать любого простофилю, и энергичный, сноровистый, обожающий экспромты Довесок, человек-пес, появившийся на свет в биолабораториях Западного Вермонта, вместе составляют идеальный комплект трикстеров. По миру их ведет не столько страсть к наживе, сколько любовь к авантюрам как таковым, к головоломным, почти неразрешимым задачам: пробраться в Букингемский лабиринт, продать парижанам Эйфелеву башню, обокрасть князя Московии... С нажитым добром они расстаются легко, не делая из этого трагедии: собственно, ни одна из блестящих комбинаций не приносит богатства Даргеру и Довеску, хотя пару раз они стоят в полушаге от этой цели. Китайский эпизод по крайней мере прославил их имена и дал возможность оставить след в истории: не мешок золота, конечно, но все равно приятно.
На фоне фантасмагорических «Танцев с медведями», романа, отчетливо рифмующегося с «Сахарным Кремлем» и «Днем опричника» Владимира Сорокина, «Полет феникса» выглядит куда более спокойным, сдержанным по части выразительных средств, но в то же время — парадокс! — более увлекательным. Помимо традиционных политических интриг героям приходится выступать советчиками в делах амурных, поддерживать равновесие в сложном любовном многоугольнике. Но этим влияние классической китайской прозы, похоже, и исчерпывается. Зато интрига идет по нарастающей вплоть до самого финала — где нас, как принято в авантюрном жанре, ожидает очередное сюжетное пике.
Наверное, «Полет феникса» — самая традиционная, наименее экспериментальная из книг Майкла Суэнвика: никакой сюжетной эквилибристики, стилистических кунштюков, культурологических и философских экскурсов. Ну что ж, автор «Пути прилива» и «Дочери Железного дракона» сделал для фантастики более чем достаточно — может позволить себе расслабиться и получать удовольствие.
Картинка для привлечения внимания: участники "Аэлиты-2004" с Майклом Суэнвиком (единственный в галстуке)
Александр Етоев, конечно, ни разу не новатор, но безусловно — автор нестандартный, штучный. Хармс, Каверин, Коваль — Етоев где-то там, рядом с ними. Жаль, что о его книгах редко пишут. Но я стараюсь не пропускать ни одну. Чего и всем советую.
Слышишь «петербургская проза» — и сразу представляется вечная морось, безвыходность дворов-колодцев, серые тени, рыщущие меж садов и каналов в поисках подходящей шинели, из ниоткуда доносится звонкий цокот медных копыт по брусчатке... В словосочетании «ленинградская проза», напротив, чувствуется какой-то несгибаемый, футуристический, нечеловеческий оптимизм. Александр Етоев с его сказочными повестями замер точнёхонько между двумя этими полюсами. Такого Ленинграда-Петербурга, как в его книгах, мы не встретим, пожалуй, ни у кого из современников.
«Чудо, тайна, достоверность» — три кита, на которых, по определению братьев Стругацких, стоит фантастика. Ну, с достоверностью все более-менее понятно, да и с тайной тоже. Остаётся один вопрос: что считать чудом? Звездолёт с нуль-Т приводом? Лучи смерти, открытые безумным профессором N.? Мир, обогретый квадратным зелёным солнцем? Змея огнедышащего, о семи головах? Совсем не обязательно. Умело построенная фраза, вкусная метафора, трепещущая на языке и обжигающая нёбо, точный живой эпитет могут раскрасить во все цвета радуги самые банальные вещи, обратить в каскад приключений повседневную рутину. В этом плане с Александром Етоевым нам повезло. Ну кто ещё мог написать: «Подходы к шестой платформе занял «Северомуйск-Конотоп» — состав был цвета тоски»? Кто отметил бы «людоедскую поступь» дворового хулигана?.. Авторы, владеющие словом так естественно и непринуждённо, редко обращаются к фантастике: им фабульные костыли без надобности. Для них чудесен каждый куст, каждая пылинка, каждый воробушек малый. Зачем отправлять героев в джунгли Пандоры, забрасывать на просторы Средиземья, если достаточно солнечным днём прогуляться по Старой Коломне, поглазеть по сторонам, выпить кваса, вспомнить детство золотое? Тут тебе и сюжет, и завязка, и кульминация, и развязка... Но здесь история особая, уходящая корнями в ранее детство писателя. Так уж сложилось, что когда-то Александр Етоев, как и все советские школьники, зачитывался шпионскими романами и научной фантастикой «ближнего прицела». В далёком пионерском детстве, задолго до знакомства с сочинениями Даниила Хармса и Михаила Зощенко, Андрея Платонова и Евгения Шварца, куда заметнее повлиявшими на его стиль. Трепетная любовь Етоева ко всем этим «Синим тарантулам», «Щупальцам спрута» и «Пленникам подземного тайника» — с изрядной примесью ностальгии и самоиронии — до сих пор видна, что называется, невооружённым глазом. Страстным коллекционером таких книжек писатель остаётся, кстати, по сей день. И не только коллекционером, но в некотором роде и исследователем: его перу принадлежит, в частности, развесёлая брошюра «Душегубство и живодёрство в детской литературе».
В двух повестях («Бегство в Египет» и «Порох непромокаемый») и одном рассказе («Парашют вертикального взлёта»), включённых в этот сборник, Александр Етоев рисует совершенно особый мир. Это вселенная ленинградских дворов-колодцев, коммуналок со вздорными соседями, бомбоубежищ, связанных сетью подземных ходов с самыми отдалёнными уголками города, таинственных пыльных чердаков, где в непогоду сушат бельё всем домом... Вселенная мальчишек из первого послевоенного поколения и гениев-самоучек, которые прямо в коммуналках изобретают то компактный прибор для одушевления неживого, то подземный корабль, ходящий по тайным отводам Фонтанки, то парашют вертикального взлета, то машину времени из будильников, а то и искусственную пиявку, требующую живой человеческой крови. В общем подзаголовке все эти произведения именуются «сказками города Питера», но вернее было бы назвать их ленинградскими сказками. Действие повестей Етоева развивается по нехитрым законам, заданным «шпионской» прозой тридцатых-пятидесятых годов минувшего века. Это своего рода посвящение тем книгам, что читают герои сборника, произведениям, которым когда-то отдал должное и сам писатель. Не без живодёрства и душегубства, конечно, но с неизбежным торжеством пионерских добродетелей и идеалов дружбы в финале. В сочетании с мастерски воссозданными деталями реального советского быта начала 1960-х и поэтической, слегка отстранённой интонацией рассказчика это даёт дивный эффект. Не хватает, пожалуй, только развернутого комментария для читателя, который — бывают и не такие чудеса! — вдруг да набредет на эту книгу случайно. Далеко не каждый может похвастаться читательским опытом Етоева, особенно молодежь, которой едва-едва стукнул сороковник. А значит, часть игры слов пройдет мимо, оставив лишь чувство тягостного недоумения.
«Сказки» Александра Етоева далеки от традиционной петербургской прозы, условно говоря, «гоголевщины» и «достоевщины». Автора можно назвать даже антиподом классиков, — хотя место действия их произведений почти совпадает. В «Порохе непромокаемом» слишком много воздуха, солнца, неба. Однако ощущение чуда передано безупречно, — и никаких семиглавых драконов не понадобилось.
Нынешнее «Книгоедство» — третья книга Александра Етоева, в названии которой звучит этот двуединый авторский неологизм. Первое «Книгоедство» вышло в 2007 году в Новосибирске. Второе, «Экстремальное книгоедство» — в 2009-м в Москве. И, наконец, «Территория книгоедства» — в Санкт-Петербурге, на излете 2016-го. Так что побудило включиться в эту игру издателей из разных уголков нашей страны?
Александр Етоев не входит в число патентованных мастеров бестселлеров: его постоянные читатели — люди нешумные, меланхоличные, не склонные к преувеличенным восторгам. Тем не менее в Петербурге Етоева ценят за роман «Человек из паутины», полтора десятка повестей и тридцать с лишним рассказов, приглашают в престижные антологии, награждают литературными премиями, от «Странника» до «Беляевки». В общем, не последний из наших литераторов, пусть всероссийская слава и обошла его стороной. Особенно неравнодушен писатель к «нереалистической» прозе, уходящей корнями в наивную советскую фантастику 1930-1950-х — и к литературе для детей: в нулевых «Амфора» выпустила три его сказочные повести о супердевочке Уле Ляпиной, «Планета лысого брюнета», «Полосатая зебра в клеточку» и «Уля Ляпина против Ляли Хлюпиной». Но «Книгоедство» принадлежит к совсем другому жанру. Если уж раскладывать по полочкам, то место этой книги среди «записок и выписок»: почти как у Михаила Гаспарова, это «сплав дневниковых заметок, воспоминаний и литературно-критических эссе». За одним принципиальным исключением: дневники Етоева — сугубо книгочейские, записки на полях, мысли, которые пришли в голову за чтением книги, а иногда и двух-трех одновременно.
Надо сказать, круг чтения писателя отличается изрядным разнообразием и пестротой. Сегодня на столе у Етоева лежат «Запрещенные книги русских писателей и литературоведов» Арлена Блюма, завтра — «Лесные братья» Аркадия Гайдара или «Другие берега» Владимира Набокова, а послезавтра и вовсе «Загадки русского народа» под редакцией Дмитрия Садовникова. То же и со структурой книги: короткие заметки чередуются тут с развернутыми эссе, анекдоты — с манифестами, а теоретические выкладки получают неожиданное практическое воплощение. Статьи выстроены в словарном порядке, от «А» («Авантюристы») до «Я» («Японские поэты»), но это скорее элемент игры: заметка «Военно-космические силы», например, целиком посвящена воспоминаниям автора о забавных эпизодах, приключившихся с ним во время учебы в Военмехе, а «Животноводство» — обмену эпиграммами с поэтом Георгием Григорьевым.
Велико искушение сравнить «Книгоедство» с окрошкой, но, во-первых, это слишком банально, а во-вторых книга Етоева устроена изобретательнее и сложнее, в ней перемешано гораздо больше вкусных и питательных ингридиентов, чем в традиционном блюде славянской кухни. Байки из писательской и издательской жизни, перечни опечаток и документальные анекдоты, частью вычитанные в мемуарах, частью — услышанные от непосредственных участников. Глубоко личные воспоминания, всплывшие по ассоциации: например, история о воздушном шаре, на котором в 1970-х друзья писателя планировали бежать из СССР. Биографические очерки — о жизни и творчестве Михаила Зощенко, не нуждающегося в представлении, или Александра Козачинского, прославившегося одной-единственной повестью «Зеленый фургон». Обширные комментированные выписки из изданий вроде «Отечественного коневодства» В.Кожевникова и Д.Гуревича или газеты «Правда» за 13 апреля 1937 года. Признания в любви — к «Киму» Кпилинга и «Суеру-Выеру» Коваля, Бабелю и Акутагаве, Сергею Носову и Павлу Крусанову. Неожиданные параллели между «Айболитом» Корнея Чуковского, «Лебедией будущего» Велимира Хлебникова и Житиями святых. И так далее, и тому подобное. Етоев не претендует на лавры первооткрывателя, но делает важное дело: показывает, как работает голова человека читающего — причем читающего много, вдумчиво и бессистемно. Понятно, чем очаровывают эти записки «книжных людей», таких же чудаков и чудиков, как автор, где бы те ни жили — в Питере, Москве, Новосибирске или Папуа-Новой Гвинее.
И напоследок еще одно наблюдение. Когда Александр Етоев хочет сделать комплимент человеку или тексту, он чаще всего использует два волшебных слова: «легкий» и «веселый». Для автора «Книоедства» это самая лестная характеристика: «В небе грустно без воздушных шаров. Они нужны человечеству как воздух и как любовь», — говорит он в одной из своих программных статей. Именно так написана и его собственная книга — без натужности и тяжеловесности, легко, весело, свободно. Редкий шанс «подняться к небу и посмотреть с высоты на Землю. Увидеть те вещи, которые мы не видим стоя здесь, на земле».
Знаю, некоторым моим коллегам кажется, что Бачигалуппи слишком простой автор, часто передергивает, конструируя очередной "мир будущего". Но мне нравится, как он строит повествование, конфликт, использует отсылки к поп- и контркультуре, добиваясь того самого диалога и приращения смыслов — по крайней мере, в книгах для взрослых. Получается, может, и не идеально, но очень хорошо.
Перерождение в огне
Паоло Бачигалупи. Водяной нож: Роман. / Paolo Bacigalupi. The Water Knife, 2015. Пер. с англ. М.Головкина. — М.: АСТ, 2016. — 448 с. — (NEO). 4000 экз. — ISBN 978-5-17-090262-0.
За последние десятилетия на читателей вывалили бессчетное множество сценариев Конца Света. На Земле иссякнет нефть. Истончится озоновый слой. Наступит глобальное похолодание и новый ледниковый период. Ледяные шапки на полюсах растают, и океан поглотит города... В романе «Водяной нож» автор выбрал пишет о глобальной засухе, вызванной необдуманным использованием водных ресурсов. Но для Паоло Бачигалупи это только декорация, на фоне которой разворачивается бесконечная череда человеческих трагедий.
«Ножом воду резать» — значит заниматься заведомо бессмысленным делом: то же самое, что носить воду решетом. Иными словами, мартышкин труд. Но в романе Паоло Бачигалупи эта метафора приобретает иное, грозное звучание. Глобальная засуха медленно пожирает Соединенные Штаты: Техас, Аризону, Неваду, Калифорнию... Миллионы беженцев стремятся вырваться из умирающих городов и поселков: хипстеры и рабочие, благополучные представители среднего класса и криминальные авторитеты, разорившиеся фермеры и вчерашние школьники — все они смешались в пеструю толпу, охваченную паникой. На пути беженцев встают отряды самообороны — такие же перепуганные люди, готовые умирать и убивать (предварительно помучив) за свою землю и свою воду. Центральное правительство стало фикцией, границы штатов ощетинились колючей проволокой и поблескивают линзами оптических прицелов, грифы расклевывают обезвоженные тела висельников. Крупные города — Финикс, Лас-Вегас, Лос-Анджелес — не брезгают никакими средствами в борьбе за воду: рейдерскими захватами, шантажом, подкупом чиновников, убийствами, пытками. В этой полукриминальной сфере крутятся огромные деньги, на торговле водой строятся финансовые империи. В этом мире нож для воды — предвестник гибели, всадник апокалипсиса, тот, кто приходит во главе команды головорезов, чтобы перекрыть водяную скважину, взорвать насосную станцию, отнять последнюю надежду...
В первой половине 1990-х отечественные писатели-турбореалисты, Андрей Лазарчук, Андрей Столяров и Владимир Покровский, ввели в оборот термин «эпикатастрофизм»: согласно этой концепции, человечество живет на фоне перманентной многоуровневой катастрофы, не прерывающейся ни на секунду. Роман Паоло Бачигалупи полностью вписывается в эти рамки. По жанру «Водяной нож» — нечто среднее между детективом и шпионским триллером в духе Тома Клэнси и Роберта Ладлэма. В интригу (закрученную, естественно, вокруг прав на воду) втянуты три очень разных, но одинаково ярких персонажа. Невадский «нож для воды», профессиональный шпион и убийца, инкогнито проник в Финикс и попал под «дружественный огонь», потеряв связь с Центром и доступ к ресурсам. Журналистка Лизи много лет назад приехала в этот город с благополучного Севера чтобы сделать карьеру репортера, но обнаружила, что прикипела сердцем к умирающему мегаполису, утратила способность беспристрастно наблюдать за агонией. И, наконец, юная беженка из Техаса, этакая Скарлетт Охара новейшей эпохи, не ставит перед собой долгосрочных целей, а думает только об оазисе мира и спокойствия, мечтает о ежедневном гарантированном глотке воды. Бачигалупи убедительно описывает эволюцию сложных, противоречивых характеров, расшифровывает психологические мотивы, вскрывает тайники, о которых не догадываются сами герои. У каждого из его персонажей, в том числе второстепенных, эпизодических — свое собственное запоминающееся лицо. Автор активно работает с метафорами (огонь и вода, символическая и буквальная утрата девственности, огненное перерождение и т.д.) — стараясь, впрочем, не проговаривать выводы открытым текстом. «Водяной нож» может быть и не слишком оригинальный, но вполне толковый триллер не без философского подтекста и онтологических вопросов. И все герои книги, и без того непростые, живут, любят, страдают, предают и жертвуют собой на фоне вялотекущего апокалипсиса, что придает повествованию дополнительный драматизм и ощутимо углубляет конфликт. Если это не турбореализм, то как минимум проза с ярко выраженными элементами турбореализма. Как, кстати, и дебютный роман Бачигалупи «Заводная», где человечество вынуждено приспосабливаться к жизни в мире будущего, из которого в одночасье исчезла нефть — есть у автора простительная слабость к таким эффектным, но чересчур лобовым сюжетным поворотам.
Несмотря на внешние атрибуты, «Водяной нож» не вполне вписывается в канон «романа о Конце Света». Катастрофа здесь не выступает на первый план, а остается фоном, персонажи слишком сложны, интрига чересчур запутана, второй и третий план прописаны слишком тщательно. Паоло Бачигалупи нарушает главный принцип коммерческого беллетриста: «будь проще, и люди к тебе потянутся». С другой стороны — и слава богу: холодной, чистой, сладкой воды всегда не хватает на всех.
облако тэгов
